Она была актрисою - Страница 50

— Хорошо. А мы с Лешей пока в шахматы сыграем.

Она отправилась на кухню, мимоходом удивившись, откуда Талызину известно про увлечение Лешки шахматами. Стоя у плиты, она с легким неудовольствием обнаружила, что опять вела себя со следователем не лучшим образом. Вместо того, чтобы гордо и с достоинством сообщить ему требуемую информацию, она разболталась, как последняя дурочка, чем наверняка произвела самое отталкивающее впечатление. Этот тип почему-то действует на нее расслабляюще, общаясь с ним, она совершенно забывает, что под людей требуется подстраиваться, иначе ничего от них не добьешься. Вроде бы данную науку она усвоила настолько твердо, что применяет ее автоматически, делая исключение лишь для близких, и вдруг так опростоволоситься! Например, разве она правильно преподнесла следователю мысль о разговоре с Сосновцевым? Взяла и выложила напрямик. А надо было осторожно намекнуть, постаравшись создать впечатление, что Талызин додумался до всего сам. Да, еще польстить, мол, вы такой замечательный, что к вашему мнению невозможно не прислушаться, поэтому директор сразу с вами согласится! Затмение какое-то нашло, честное слово! Впредь надо быть умнее.

Но обед уже поспел, сокрушаться дальше времени не было. Правда, первую пару минут за столом Вика попыталась выполнить благие намерения и вести себя разумно, однако почему-то быстро снова стала естественной, даже и не заметив, как же это получилось.

— Так во сколько у вас сегодня репетиция? — осведомился Талызин после кофе. — И Сосновцев ваш там будет? Так я, пожалуй, зайду. И попросите Лазареву, пусть тоже придет. До вечера!

К сожалению, Вике не удалось услышать беседу Сосновцева со следователем, хотя страшно хотелось. Как бы там ни было, они появились дружным тандемом, и Талызин с вежливым занудством испросил разрешения присутствовать при репетиции новой пьесы, поскольку весьма ею заинтересован, а директор добавил, что и сам заинтересован не меньше, тем более, что по здравом размышлении осознал, насколько невыполнимо пожелание бедного Евгения Борисовича относительно «Ромео и Джульетты». При этих словах он искоса бросил нервный взгляд на Марину, и Вике довелось заметить странный феномен. Сперва подруга немного отпрянула, словно в отвращении, но затем на мгновение опустила глаза и подняла их на поклонника уже сияющими благодарностью, а лицо ее расцвело улыбкой. Эта улыбка заставила Сосновцева сделать несколько шагов вперед с видом слегка ополоумевшего индюка, но Марина хитрым маневром оказалась возле Игоря Витальевича, который тут же с нею заговорил. Вика решила, что эпизод стоит запомнить, поскольку он будет прекрасно смотреться на сцене — разумеется, если немного усилить акценты.

Короче, в этом смысле все складывалось как нельзя лучше. Правда, возникли неприятности совсем иного рода. Кирилл подкараулил Вику в коридоре и мрачно заявил:

— Значит, выдали меня своему кавалеру? Спасибо! Вот как вы меня, значит, цените?

— Но, Кирилл! — попыталась оправдаться она. — Мне ничего другого не оставалось. Я уверена, все разъяснится, и ничего страшного не произойдет. Игорь Витальевич просто собирает сведения, вот и все.

— Да, но почему именно обо мне?

— Обо всех.

— Вот как? Что-то незаметно. Ну, так знайте! Если вы рассчитываете, что я и дальше буду вести себя, как дурак, то зря. Подставлять шею под удар — ищите для этого других. Вы меня хотите опустить, так я сам кого хочешь опущу, понятно? Как вы со мной, так и я с вами, понятно?

Вике было не очень понятно, однако уточнять она сочла неуместным. Пусть сперва остынет, нельзя выяснять отношения сгоряча. Вон, даже перешел на блатной жаргон — это Кирилл-то, всегда такой сдержанный! Нет, следует пока держаться от него подальше. И она поспешно юркнула в зал.

В новой Марининой пьесе было две героини-подружки, и на сей раз главной ролью оказалась Дашенькина, а Наташина второй. Девочки принялись за читку текста по ролям, сперва довольно невыразительно, но потом все больше увлекаясь. Увлеклась и Вика. Когда эпизод был сыгран, Талызин тихо произнес:

— Вот общаешься с актерами, люди себе и люди, ничем не отличаются от нас, а стоит им выйти на сцену, как все меняется. Именно это очаровывает в театре.

— Да, — кивнула Марина, — я сама часто об этом думаю. — И она задумчиво продекламировала:

— Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.

Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро,
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро.

Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!

— Удивительно точно, — согласился Талызин, и голос его, дрогнув, зазвучал незнакомо. — И истина-то ходячая, и балаган полинялый, а больно и светло все равно становится.

А Вика вдруг увидела этот балаган, и пестрые лохмотья, и бледные лица, словно давно знакомая картина всплыла неожиданно в памяти, заставляя сердце замирать то ли от счастья, то ли от горя.

— Маринка, неужели это ты сочинила? — почти в ужасе спросила она.

Подруга легко засмеялась.

— Спасибо, Вичка! Если б я могла такое сочинить… Это Блок написал, Александр Александрович.

Вика повернулась к следователю и по глазам его поняла, что он-то узнал автора сразу, и ей стало настолько тошно, что на глазах выступили слезы. Вот эти двое стоят и понимают друг друга с полуслова, а она между ними, как последняя дура! Ладно, забыла стихотворение, она не слишком-то любила стихи, но ведь так легко было притвориться, что прекрасно помнишь, здесь же не школа, никто не проверит, а она добровольно взяла и выставила себя на позор перед чужим человеком! Лучше б ей никогда его не встречать, раз в его присутствии она отвратительно глупеет! А уж по контрасту с умной Мариной, наверное, кажется Талызину полной идиоткой. Слава богу, что он ей совершенно безразличен, а то страшно представить, сколько страданий он бы ей принес. Откуда только некоторые взяли, будто она ему нравится? Он ее, конечно, презирает.